В Калининграде в БФУ имени И. Канта приступил к работе в качестве приглашенного профессора доктор исторических наук, доцент МГУ имени М. В. Ломоносова Федор Гайда.
В интервью коллегам из БФУ он рассказал о том, какую роль в истории России сыграли умеренные либералы, почему реализация этой доктрины оказалась успешной и о том, насколько важны для историка объективность и беспристрастность.
— Федор Александрович, какова сфера ваших научных интересов и как началось ваше сотрудничество с БФУ?
— Я специалист по истории России начала прошлого века, меня интересует общественная мысль и общественные движения этого периода, поэтому я не далек от политологических исследований и не далёк от истории философии. Политологией мне довелось заниматься вплотную, поскольку несколько лет я был сотрудником отделения политологии в МГУ.
Во время работы на своём родном историческом факультете МГУ я познакомился с научным творчеством Андрея Тесли, который сегодня преподает в БФУ. Нам доводилось пересекаться в соцсетях и в реальной жизни. Год назад по его инициативе меня пригласили выступить в Калининграде, и я с радостью согласился. До этого я был здесь один раз в 2014 году на конференции, связанной со столетним юбилеем Первой мировой войны. Мне очень понравился город, нас тепло принимали.
В прошлом году я прочитал в университете несколько лекций — они были записаны на видео, как обычно здесь это делается. Надо сказать, это очень хороший формат, когда практически все записывается, ничего не пропадает. Это замечательное начинание, которое надо всемерно развивать. Это не значит, что такие записи могут заменить живые лекции. Но это серьёзный архив интеллектуальной продукции, к которому всегда можно обратиться. Мы провели беседу с моими коллегами из БФУ Андреем Теслей и Владасом Повилайтисом в рамках проекта «Философия на троих». Говорили главным образом на «мои» темы — о чем я писал кандидатскую и потом докторскую диссертацию. Это политическая ситуация в России периода Первой пировой войны и революции 1917 года. Темы эти оказались достаточно горячи. В том числе и для широкой аудитории.
Пока я был в Калининграде, было записано несколько 10-15 минутных лекций, я познакомился с коллективом БФУ и даже побеседовал с ректором университета Андреем Павловичем Клемешевым. Надо признаться, меня даже несколько удивило то, насколько легко здесь можно пообщаться с ректором.
Через какое-то время мне в Москву позвонил Андрей Тесля и спросил, не хочу ли стать приглашенным профессором БФУ? Теперь я в течение двух месяцев в году буду читать здесь полноформатный курс лекций, записи которых будут выкладываться в YouTube. Сейчас я читаю в БФУ курс по истории русского либерализма XIX-начала XX века и, судя по количеству просмотров, многим это интересно. В целом хочу сказать, что мне в Калининграде нравится. Здесь прекрасная архитектура, замечательный климат, чудесное море. Но самое главное — люди. В университете просто отличный коллектив, в котором я себя чувствую комфортно. Интеллектуальные дискуссии с Владасом Повилайтисом, с Андреем Теслей, со студентами и аспирантами дают определенный задел, который я могу использовать в собственном творчестве.
— Что собой представлял русский либерализм в XIX-XX веках? Какую роль это течение сыграло в истории страны?
— Либеральные интеллектуалы, либеральные государственные деятели сыграли огромную роль в развитии нашей государственности. При этом, что интересно, они очень часто были государственниками, сочетавшими либеральную теорию с государственными интересами. Великие реформы Александра II — это очень серьезная и масштабная попытка соединить либеральную теорию с русской действительностью. И с этих реформ в России начинается новая эпоха. Эпоха очень серьезного общественного развития, развития местного самоуправления, развития капитализма. Многие русские либералы были вдохновителями, горячими сторонниками и активными участниками этих событий.
При этом важно подчеркнуть, что либеральное течение было неоднородным. На одном фланге находился радикальный или, как его назвали в XIX веке, освободительный либерализм. Сторонники этой доктрины стремились к максимальной демократизации, которая должна была привести к смене государственного строя. Но были и другие либералы — те, кто активно сотрудничал с властью. Они считали, что самое главное в либерализме — это возможность создать условия для совершенствования человеческой личности. И это, по их убеждениям, невозможно было делать революционным путем. И отсюда настрой на реформаторство в рамках существующего монархического строя.
Во многом благодаря усилиям таких либералов стала возможна крестьянская реформа 1861 года, которая, между прочим, была самой демократической из всех крестьянских реформ, которые проводились в странах Центральной и Восточной Европы, где отменялось крепостное право. Нигде, кроме России, крестьянам не дали землю. У нас же крестьяне хотя бы часть земли, пускай за выкуп, но получили. Земская реформа привела к тому, что в крестьянской среде появилась какая-никакая профессиональная медицина. Как следствие — снижение детской смертности и демографический всплеск.
В середине XIX века в России жило 60 миллионов человек, а к началу XX века — уже 130 миллионов. Умеренные или в терминологии корифея русской либеральной мысли Бориса Николаевича Чичерина (кстати, дяди советского наркома иностранных дел Георгия Васильевича Чичерина) — охранительные либералы — не очень заботились о конечной цели. Процесс для них был гораздо важнее. Они считали, если власть настроена на развитие страны, то с ней надо сотрудничать. Если самодержавие готово развивать местное самоуправление, это надо всячески приветствовать. Ни в коем случае не надо закисать в рамках каких-то теорий. Надо действовать. Пускай это будут малые дела. Пускай это будут немалые дела. Важно получить конкретный результат, который выражается в развитии страны.
И такая стратегия привела к успеху. Посмотрите на Россию начала XIX века и на Россию начала XX века. Разница колоссальна.
— В советское время говорилось примерно то же самое: посмотрите, какой Россия была в 1913 году, и посмотрите, какой она стала сейчас, в 1973-м. Или в 1983-м. И действительно — две разные страны. Прогресс налицо.
— Возможно. Но, во-первых, в России до 1917 года тоже кое-что успели сделать. А, во-вторых, надо понимать, какой ценой всё делается. Важно, чтобы в процессе развития кто-то выжил. Вот о чем идет речь…
— Период, который вы изучаете, возможно, самый сложный, самый запутанный в истории России. При этом, похоже, именно он определил судьбу страны в XX веке. Можно сейчас сказать, в какой именно момент что-то пошло не так?
— Я не большой сторонник жесткой линейности. Я считаю, что условно можно говорить о том, что на разных стадиях что-то шло то «так», то «не так». На мой взгляд, со стороны Александра III было большой ошибкой отстраниться от практически любого диалога с общественными силами. Власть, с одной стороны, пыталась развивать страну. Например, быстро увеличивалось количество лиц с высшим образованием, количество студентов. А с другой, демонстрировалось полное нежелание пребывать с этими людьми хоть в каком-то политическом диалоге. Напротив, резко закручивались гайки, ужесточалась цензура. Человека из одной губернии могли выслать в другую губернию просто по подозрению в оппозиционном настрое. Но это не решало проблему. Но на новом месте высланный занимался тем же самым, чем занимался раньше. Только более озлобленно. В итоге протест, не имея выхода, уходил в подполье.
В конце XIX века мы видим ускоренное развитие самых разных радикально-утопических доктрин в русском обществе. И потом, если мы приглядимся к политикам начала XX века, то заметим, что почти все выросли на этих дрожжах. И это все очень негативно сказалось на дальнейшем ходе событий. Но, как мне представляется, ситуация постепенно стала выправляться после революции 1905 года, потому что у оппозиции возникла легальная возможность себя проявить. Это связано и с развитием парламентаризма, и с появлением партий, и с развитием средств массовой информации. Практически отменили цензуру. Она стала очень мягкой. Всё это принципиально важно для открытой общественно-политической дискуссии.
— В советских школьных учебниках этот период называли «столыпинской реакцией»…
— Ну, это смотря какую реакцию с какой реакцией сравнивать. Да, к террористам и к социалистическому подполью тогда относились достаточно жестко. Но в то же время в годы, так называемой, столыпинской реакции легально издавались печатные здания социалистического направления. Я уже не говорю о либеральных. Большевистская газета «Правда», созданная в 1912 году (уже после смерти Столыпина, но это в данном случае не принципиально), совершенно свободно распространялась в Санкт-Петербурге.
— Одна из основных задач историка — сохранять объективность. Но применительно к тому периоду, который вы изучаете, сделать это, как представляется, довольно сложно. Ведь нанесенные тогда и людям, и обществу раны не зажили до сих пор…
— Да, такая проблема есть. Если историк хотя бы не попытается посмотреть на происходившие события со стороны, отбросив все свои симпатии и антипатии, он просто ничего не сможет понять. Если мы безоговорочно примем сторону одной из противоборствовавших сторон, мы не увидим картину целиком, не осознаем всей её сложности и противоречивости. Я всегда говорю студентам: «Заставьте себя не влюбиться в тех, кого вы изучаете». Понятно, что иногда важно и полезно посмотреть на ситуацию чьими-то глазами, но полностью сливаться с тем или иным политическим деятелем прошлого, конечно, не стоит.
Дзен